Не обязательно быть на войне, чтобы стать частью военной травмы.
Изначально этот блог Ларисы Сотиевой был опубликован на сайте OpenDemocracy.net на английском языке.

Ее можно получить даже через десятки лет после ее окончания через семейные и общественные нарративы, которые передают всю глубину трагедии как на уровне семьи, так и общества в целом.

Ребенок подхватывает нарратив также быстро, как и все остальное вокруг, и дальше уже, возможно, когда сам ребенок уже не помнит об этом, эффект услышанного сильного эмоционального мессиджа трансформируется в детском сознании и неосознанно может стать превалирующим фактором, определяющим его отношение к жизни, влиять на его выборы, то, как он строит свою жизнь.

Недавно я читала «Аустерлиц» Зебальда, где спасшийся от нацистов ребенок через годы возвращается в прошлое, пытается спасти своих погибших родителей. Через это я поняла историю травмы своей семьи.

В детстве я не любила бабушку со стороны отца. И мне казалось, что это было взаимно. У меня сохранились смутные воспоминания о ней как о строгой, молчаливой и даже стоической женщине, всегда одетой в черное платье.

Когда-то я случайно услышала разговор матери с подругой о том, что когда я родилась, бабушка навестила ее в больнице, нагнулась надо мной, посмотрела на меня внимательно и, ничего не сказав, покинула палату. Конечно, эта история не могла сформировать в моем детском сознании приятные воспоминаний о ней.

Позже я слышала много интересных историй о бабушке от разных людей, и все до единого они противоречили моим представлениям о ней. Например, ее соседи рассказывали мне о том, что когда она пекла пироги, то первые, которые она вынимала из печки, на глазах у ожидающих их голодных детей и мужа, она отправляла детям соседей, отцы которых воевали на фронте.

Отец рассказал, что его мама носила с собой везде и всюду треугольный конверт, «похоронку», которую семья получила, когда погиб его брат на фронте. Он погиб неимоверно трагически – был тяжело ранен в бою, ему ампутировали ногу, демобилизовали, и по дороге домой он застрелился. Бабушка носила это письмо с собой до последнего дня своей жизни и просила, чтобы его похоронили вместе с ней.

Как вспоминал отец, погибший брат был любимцем всех – был очень добрым, с прекрасным чувством юмора, был неимоверно красив, страстно любил скачки и пользовался благосклонностью у девушек в округе.

Не могу сказать, что в детстве и юности я много думала об этом. Эта одна из многих историй в моей семье, как и в любой другой. На стене висел портрет, с которого смотрел очень симпатичный мне дядя. И я не могла понять и принять, что его нет. Иногда я фантазировала, что он есть, и потом переходила на «если» – вот если бы он был жив сейчас, то у меня бы было больше подарков на день рождения и у меня бы были кузины, к кому бы я ездила в гости и т. д.

От мамы я знала, что свекровь во время ее беременности ждала внука. Очевидно, такого, каким был ее любимый сын – голубоглазого, кучерявого, улыбчивого, полного жизни. Моя мама не оправдала ее ожиданий – родилась я. И, очевидно, потому бабушка ушла, не произнеся ни слова, увидев меня в первый раз.

Воскресив в памяти эту семейную историю вокруг дяди, я начала анализировать влияние ее на меня конкретно, а также более шире – то, как семейная травма и сложившийся нарратив вокруг него могут влиять на формирование личности ребенка и как может происходить трансформация через все наши семейные травмы, передающиеся ребенку даже с полуслова, через эмоциональный фон кем-то случайно уроненной фразы и т. д.

До сегодняшнего дня я никогда не задумывалась о том, почему с девства я читаю все, что мне попадается по протезам. Мне это всегда было интересно, я в курсе всех новшеств в мире, которые облегчают жизнь людям с ограниченными возможностями. Например, в Олимпиаде мне интересна только Паралимпиада.

Уже в своей профессиональной жизни я всегда лоббировала и продвигала идеи проектов и программ по реабилитации жертв войны, совместно с моими коллегами мы осуществили ряд таких программ и создали реабилитационные центры в разных постконфликтных регионах.

Недавно меня спросили, что было самым радостным моментом в моей работе. Конечно, таковых много, невозможно делать нашу работу, если не получаешь радости от нее, но первое, что пришло мне в голову, это когда много лет тому назад мы с коллегой фaсилитировали в Москве четырехдневный семинар для Алерта/Кавказского Форума НПО по построению мер доверия для экс-комбатантов из всех постсоветских конфликтов.

Это были повидавшие жизнь молодые мужчины, некоторые из них с протезами или на колясках. Можно представить, какая эта была для меня ответственность работать с такой группой и что я испытывала. Однако, наладилась такая удивительная динамика внутри группы, что в последний вечер на банкете они единодушно выбрали меня своим тамадой.

Возвращаясь к своей семейной травме, я понимаю, что всю жизнь я пытаюсь спасти дядю и это меня сделало такой, какой я являюсь сегодня. Видимо, дядя, глядя с портрета на неукротимого и неугомонного ребенка, все же постарался, несмотря на то, что не дарил подарков.

Я размышляю, что бы было, если бы я не выросла в благополучной обстановке, которая дала наилучший путь трансформации моей части семейной травмы, а выросла бы в среде, которая ориентирована на месть, на поиск и создание образа виновного, врага?

Мне сложно представить и оценить, во что выльются травмы семей и обществ в результате войн, которые происходят сейчас. На каких семейных и общественных нарративах будут расти следующие поколения иракцев, сирийцев и других в подобной ситуации?

На данный момент мы, как нам внушают политики, боремся с терроризмом, хотя не совсем хорошо понимаем, что это такое, где его истоки и как это делать. Но боремся с энтузиазмом. И нас уверяют, что когда мы победим, уничтожив «их» физически, все станет хорошо. Удивительно, но продвижение ориентации на мир и благополучие идет через насилие, которое в свою очередь непременно будет порождать другие его формы, даже в следующих поколениях. И с чем тогда мы боремся?

Думаю, таким отношением к решению конфликтов, которое сейчас превалирует в официальной практике и риторике, мы упускаем из внимания понимание одинаковой важности работы как над превенцией конфликта, прекращением насилия, где это уже произошло и происходит, так и работой по преодолению последствий конфликта во всех их проявлениях, в том числе, в психосоциальном плане.

Без принятия во внимание этого важного фактора эхо прошедших и нынешних конфликтов еще долго будут доходить до нас и до следующих поколений.

Автор блога Лариса Сотиева

Фото: мужчина из деревни Никози наблюдает за воздвижением забора на разделительной линии между грузинской и осетинской сторонами. Конфликт между сторонами длится уже несколько десятилетий. Фото Нино Чипчиури

Оригинальную запись блога вы можете найти на английском языке на сайте OpenDemocracy.net.